Сквайр по-прежнему вслушивался в каждый звук, слетавший с ее губ, рот и глаза его были широко открыты.

— Несколько месяцев назад Осборн зашел к нам. Ему нездоровилось, он хотел видеть папу. Но папа был в отлучке, я была одна. Не помню, с чего именно это началось, однако он заговорил со мной о своей жене — в первый и последний раз после того случая в библиотеке.

Она взглянула на отца, словно спрашивая, следует ли излагать те немногие подробности, которые ей еще были известны. Губы сквайра пересохли и онемели, однако он попытался вымолвить:

— Расскажи мне все… до конца.

Молли уловила смысл этих невнятных слов:

— Он сказал, что жена его — прекрасная женщина и он любит ее всей душой; но она француженка, католичка и… — она вновь бросила взгляд на отца, — раньше была в услужении. Это все, вот разве что дома у меня есть ее адрес. Он сам его записал и отдал мне.

— Вот оно как! Вот как! — простонал сквайр. — Что же, теперь все кончено. Кончено. Прошло и забыто. Не станем винить его… нет! Но почему же он ничего мне не сказал? Мы жили под одной крышей — и нас разделяла такая тайна! Теперь мне неудивительно… меня уже ничем не удивишь, никогда больше не удивишь, ибо в чужую душу проникнуть невозможно. Он был женат, и так давно! А мы сидели вместе за столом, жили в одном доме! А я раскрывал ему всю свою душу! Может, даже слишком, ибо не прятал своих страстей, своего неудовольствия! Женат — и так давно! О Осборн, Осборн, почему ты мне не открылся!

— Да, открыться следовало! — сказал мистер Гибсон. — Однако мне представляется, что он предчувствовал, как не по нраву придется вам его выбор. И все равно ему следовало открыться!

— Вы ничего об этом не знаете, сэр! — резко оборвал его сквайр. — Вы не знаете, в каких мы были отношениях. Не в доверительных, не в сердечных. Я часто сердился на него; сердился, что он тоскует, бедняга… А у него такой груз лежал на душе! Но я никому не позволю вмешиваться в мои отношения с сыновьями и судить нас. А Роджер! Он все знал и не открылся мне!

— Полагаю, что Осборн взял с него клятву хранить тайну, как и с меня, — сказала Молли. — У Роджера не было выбора.

— Да, Осборн любого мог уговорить и расположить к себе, — задумчиво проговорил сквайр. — Помню… но что толку теперь вспоминать? Все кончено, Осборн умер, не открыв мне своего сердца. А я ведь мог быть с ним нежен, я мог! Но теперь он уже никогда об этом не узнает.

— Однако из того, что мы знаем о его жизни, мы можем предположить, каково было его самое горячее предсмертное желание, — сказал мистер Гибсон.

— Каково же, сэр? — спросил сквайр, заранее предубежденный против того, что прозвучит дальше.

— Я полагаю, что последняя его мысль была о жене, вы согласны?

— Откуда мне знать, что они вообще были женаты? Вы что, думаете, он вот так взял и женился на первой попавшейся французской служанке? Возможно, это ложный и впустую раздутый слух.

— Перестаньте, сквайр. Я не стану сейчас вступаться за точность или истинность слов моей дочери. Но наверху лежит покойный, душа его теперь с Богом — так подумайте, прежде чем позволить себе новые опрометчивые высказывания, которые бросают на него тень; если она не была его женой, кто же она?

— Простите меня. Я сам не знаю, что говорю. Я в чем-то обвинил Осборна? О мальчик мой, мальчик мой — почему ты не доверился своему папане! Он называл меня «папаней», когда был совсем маленьким, вот такого росточка. — Сквайр поднял руку на нужную высоту. — Я же не хотел сказать, что он не… что он был не таков, каким его до́лжно видеть теперь… ведь душа его с Богом, как вы только что правильно сказали… и я уверен, что она именно там…

— Воистину! Однако, сквайр, — перебил мистер Гибсон, дабы унять эти несвязные речи, — вернемся к его жене…

— И ребенку, — прошептала отцу Молли. Шепот был тихим, но он достиг ушей сквайра.

— Что? — вскинулся он, резко обернувшись к Молли. — Ребенок? И вы об этом молчали? Есть еще и ребенок? Муж и отец — а я ничего об этом не знал! Благослови, Господи, дитя Осборна! Да, именно, благослови, Господи. — Он почтительно поднялся, остальные тоже встали, словно по наитию. Сквайр соединил ладони в краткой молитве. А потом, обессилев, снова сел и протянул руку в сторону Молли. — Ты славная девочка. Спасибо… Скажите, как мне надлежит поступить, так я и поступлю. — Эти слова были обращены к мистеру Гибсону.

— Я озадачен не меньше вашего, сквайр, — ответил мистер Гибсон. — У меня нет сомнений в правдивости этой истории, но мне представляется, что должно быть хоть какое-то письменное подтверждение, и его надо отыскать незамедлительно, еще до того, как мы что-то предпримем. Скорее всего, таковое отыщется среди бумаг Осборна. Можете ли вы пересмотреть их прямо сейчас? А Молли вернется со мною домой и отыщет адрес, который дал ей Осборн, пока вы заняты…

— Она вернется? — истово спросил сквайр. — Вы… она не оставит меня одного?

— Нет! Она вернется к вечеру. Я как-нибудь придумаю, как ее прислать. Сейчас же у нее нет с собой никакой одежды, кроме той, что на ней, а мне нужна лошадь, на которой она сюда прискакала.

— Возьмите мой экипаж, — сказал сквайр. — Берите что угодно. Я распоряжусь. А вы тоже вернетесь?

— Нет. Боюсь, уже не сегодня. Но я приеду завтра с утра. Молли же будет у вас сегодня вечером, как только вам заблагорассудится за ней послать.

— Тогда — днем. Экипаж будет у ваших ворот в три часа. Я не решусь просматривать… просматривать бумаги Осборна без кого-то из вас, но мне не будет покоя, пока тайна не разрешится.

— Я до отъезда распоряжусь, чтобы Робинсон принес сюда его конторку. И еще… могу я немного перекусить?

Мало-помалу он уговорил сквайра проглотить немного пищи; укрепив его физически и ободрив духовно, мистер Гибсон отбыл в надежде, что сквайр возьмется за бумаги еще до возвращения Молли.

Как трогателен был умиленный взгляд, которым сквайр следил за всеми передвижениями Молли. Человек посторонний решил бы, что она — его дочь, а не мистера Гибсона. Смирение, сломленность и заботливость скорбящего отца проявились особенно ярко, когда он подозвал их обратно к своему креслу